расплетая плечи на лавровые ветки\
главное не забыть что душевные раки не залечиваются шоколадом.
главное не забыть что душевные раки не залечиваются шоколадом.
Потрескались уголки рта, до кровавой корки, до отвращения к своему отражению, расползлись гнилой коростой по щекам до моче ушей.
Я смотрю на себя и мне начинает казаться, что кто-то брызнул мне в лицо кислотой.
Утро начинается поздно. Кусочек хурмы на тарелке и вчерашние блинчики, я ссорюсь с родителями, выскребаю из карманов мелочь, стягиваю футболку, обляпанную пастой, хожу по дому голым и хочу как можно быстрее замерзнуть, чтобы притупились нервные окончания
чтобы вытащить наконец из головы замусоленные мечты
чтобы не тошнило больше и желудок не подводил, чтобы голова не предавала, чтобы кости не опускались на самое дно в порыве меланхоличной истерики.
.
В Одессу я добирался почти утомительно, отопление вырубили, дрожал до утра под проеденным молью одеялом, стук колёс баюкал, подхватил насморк и заразу, познакомился с парашютистом виртуозом. Запомнил его семилетнюю дочку и ее ямочки на щеках.
Он рассказывал мне про германию, про Барселону, про музей Дали, и какая она - Америка. Говорил что живет без прописки, все время путешествует, и что жизнь у него цыганская, что не работает, что любит дочку и племянника (племянник меня поразил, пожалуй, больше всего, когда забился на верхнюю полку и достал толстую книгу. девятилетний мальчишка, которому положено по классике жанра ругаться матом и играть в видео игры).
Дочка - Сашенька, волосы русые и глаза со смешинками.Я подумал что в двадцать семь тоже хотел бы путешествовать с дочкой. И чтобы она тоже была такая вот, умненькая и светлая, бровки-галочки и капилляры видно на бледных веках, чтобы путаться пальцами в ее волосах, никогда не падать духом и все время улыбаться, приезжать к друзьям в Одессу на денек и не боятся показаться глупым/странным или грязным после суток в поезде.
.
Точечьная нежность между лопаток, а Одесское небо прекрасно. Пригород в репьяхах и разваленных зданиях с советскими агитирующими плакатами, я как будто снова опустился пальцами в какие-то старые истории времен моих стариков. Улочки вымощенные красным, в глаза брызнуло солнце и Маша в зеленом свитере и тапочках встречает у лестничной площадке.
Выпили чаю, выслушали трехэтажный мат Лебедевой. Когда она прошла мимо, сонная и растрепанная, только из пастели, от нее пахло теплом и острой, почти жалящей красотой. Я задержал взгляд на волосах, губах (родинка над верхней) невероятно красивая грудь за гранью тонкой майки, колечко на среднем пальце ноги, цепочка на лодыжке и безапелляционная фраза "я сегодня уезжаю в Киев"
После. тонуть руками в листьях с моей девочкой, слушать ее наивные рассказы, наталкиваться на тотальное непонимание и плевать уже на себя, кажется. Какая к черту разница что там и где, если она счастлива я и, кажется, почти рад. Уставший, проседь, синяки под глазами и самая неискренняя ложь, на которую я только способен. Пестрые магазины, новые свитер с оленями, автомат с фотографиями, синие от холода, пальцы, пальто сползает с плеча, Одесские маршрутки, совершенно невероятные люди, пестрые и стильные, смотрят холодно, проходят мимо даже не задев плечом, и сумкой от старенького Зенита.
.
Обратно снова поезд, усталость на шкале максимум, с нами в купе два старнных морячка, улыбаются глупо и заставляют к горлу подниматся рвотный рефлекс. Маша идет с ними на перекур в тамбур, я набираю печенья и проскальзяваю в соседний вагон подкармливать Сашу и своего парашютиста, нелкво смеюсь, играю с ними в партию бриджа, смущенно признаюсь что да, действительно Симферопольсикй, и что никогда не был в Москве, хотя, конечно, очень хотелось. Прощание застревает в горле, я махаю рукой и желаю спокойной ночи, на прощание обещаю что-то Саше, онга, кажется, за это время уже успела меня полюбить, такого, с красными заедами и усталыми глазами.
В нашем купе Морячки уже пьют, и признаются в любви Маше, я выпиваю пластиковый стаканчик шампанского, глушу своими-же претензиями зверскую боль в голове, надеюсь на лучшее, расстилаю пастель, прячусь под одеяло неловко стягивая джинсы, шлю всех нахуй. Сдают нервы, плавно перетекающте рельсы баюкают, простынь пахнет больницей и сыростью, волосы - Одесской пылью и завареным в пакетиках чаем.
И утро падает на голову и разбивает напрочь.
.
Меня встречают с чашкой кофе из мак-дака и теплым свитером. Мальчик сквозняк. Он пахнет как обычно - собой, заполняет теплым счастьем мою усталость, я прикрываю глаза, прячу своё изуродованное лицо в слои шарфа и тихо смеюсь, обнимая его. Вручаю ему свои сумки и пакет, неловко качаюсь в узком проходе, ищу глазами (сам знаю что тщетно) маленькую Сашу и парашютиста. Пропускаю слои серых сумок и таких-же людей, и, смирившись, иду на остановку.
.
Он рассказывал мне про германию, про Барселону, про музей Дали, и какая она - Америка. Говорил что живет без прописки, все время путешествует, и что жизнь у него цыганская, что не работает, что любит дочку и племянника (племянник меня поразил, пожалуй, больше всего, когда забился на верхнюю полку и достал толстую книгу. девятилетний мальчишка, которому положено по классике жанра ругаться матом и играть в видео игры).
Дочка - Сашенька, волосы русые и глаза со смешинками.Я подумал что в двадцать семь тоже хотел бы путешествовать с дочкой. И чтобы она тоже была такая вот, умненькая и светлая, бровки-галочки и капилляры видно на бледных веках, чтобы путаться пальцами в ее волосах, никогда не падать духом и все время улыбаться, приезжать к друзьям в Одессу на денек и не боятся показаться глупым/странным или грязным после суток в поезде.
.
Точечьная нежность между лопаток, а Одесское небо прекрасно. Пригород в репьяхах и разваленных зданиях с советскими агитирующими плакатами, я как будто снова опустился пальцами в какие-то старые истории времен моих стариков. Улочки вымощенные красным, в глаза брызнуло солнце и Маша в зеленом свитере и тапочках встречает у лестничной площадке.
Выпили чаю, выслушали трехэтажный мат Лебедевой. Когда она прошла мимо, сонная и растрепанная, только из пастели, от нее пахло теплом и острой, почти жалящей красотой. Я задержал взгляд на волосах, губах (родинка над верхней) невероятно красивая грудь за гранью тонкой майки, колечко на среднем пальце ноги, цепочка на лодыжке и безапелляционная фраза "я сегодня уезжаю в Киев"
После. тонуть руками в листьях с моей девочкой, слушать ее наивные рассказы, наталкиваться на тотальное непонимание и плевать уже на себя, кажется. Какая к черту разница что там и где, если она счастлива я и, кажется, почти рад. Уставший, проседь, синяки под глазами и самая неискренняя ложь, на которую я только способен. Пестрые магазины, новые свитер с оленями, автомат с фотографиями, синие от холода, пальцы, пальто сползает с плеча, Одесские маршрутки, совершенно невероятные люди, пестрые и стильные, смотрят холодно, проходят мимо даже не задев плечом, и сумкой от старенького Зенита.
.
Обратно снова поезд, усталость на шкале максимум, с нами в купе два старнных морячка, улыбаются глупо и заставляют к горлу подниматся рвотный рефлекс. Маша идет с ними на перекур в тамбур, я набираю печенья и проскальзяваю в соседний вагон подкармливать Сашу и своего парашютиста, нелкво смеюсь, играю с ними в партию бриджа, смущенно признаюсь что да, действительно Симферопольсикй, и что никогда не был в Москве, хотя, конечно, очень хотелось. Прощание застревает в горле, я махаю рукой и желаю спокойной ночи, на прощание обещаю что-то Саше, онга, кажется, за это время уже успела меня полюбить, такого, с красными заедами и усталыми глазами.
В нашем купе Морячки уже пьют, и признаются в любви Маше, я выпиваю пластиковый стаканчик шампанского, глушу своими-же претензиями зверскую боль в голове, надеюсь на лучшее, расстилаю пастель, прячусь под одеяло неловко стягивая джинсы, шлю всех нахуй. Сдают нервы, плавно перетекающте рельсы баюкают, простынь пахнет больницей и сыростью, волосы - Одесской пылью и завареным в пакетиках чаем.
И утро падает на голову и разбивает напрочь.
.
Меня встречают с чашкой кофе из мак-дака и теплым свитером. Мальчик сквозняк. Он пахнет как обычно - собой, заполняет теплым счастьем мою усталость, я прикрываю глаза, прячу своё изуродованное лицо в слои шарфа и тихо смеюсь, обнимая его. Вручаю ему свои сумки и пакет, неловко качаюсь в узком проходе, ищу глазами (сам знаю что тщетно) маленькую Сашу и парашютиста. Пропускаю слои серых сумок и таких-же людей, и, смирившись, иду на остановку.
.
Дома теплый плед, разбор полетов. Все, что я чувствую - это усталость и разъездные ранки. Моральная атрофия. С утра сплошные неприятности и отсутствия какого-либо выбора и права на нежность.
Меня заколачивает комната, плевать на институт, температура и общий фон негативный. Спиной прощупываю презрительные взгляды и. Все заново - сегодняшний день, утренняя духота.
\расплетая плечи на лавровые ветки\
главное не забыть что душевные раки не залечиваются шоколадом...
главное не забыть что душевные раки не залечиваются шоколадом...